Клаус Шарф - Екатерина II, Германия и немцы
Бюшинг был не единственным, кого Екатерина лично пригласила и убеждала остаться в России. Когда в 1783 году Андрей Петрович Шувалов обратил ее внимание на изданную у Николаи книгу Вейкарда Врач-философ, она сумела переманить к себе лейб-медика Генриха фон Бибра – курфюрста-епископа Фульды, убедив знаменитого автора променять почетное место в университете Павии на службу в России[466]. Однако, как уже упоминалось выше, в 1784 году она с пониманием и не без определенного шарма отреагировала на обиду Вейкарда, назначенного не лейб-медиком, а всего лишь придворным камер-медиком, ответив ему запиской на немецком языке, не нарушив при этом этикета и нисколько не умалив собственного достоинства[467].
Императрица постоянно докучала своим корреспондентам, требуя от них подыскивать для службы в России новых специалистов. Так, например, швейцарский врач и писатель Иоганн Георг Циммерман, состоявший на службе ганноверского курфюрста, в 1786 году отказавшись лично приехать на службу к императрице, по ее просьбе нашел для работы в России 26 врачей и хирургов, а также одного инженера. В дальнейшей переписке с ним Екатерина еще много раз выразила ему свое пожелание продолжать поиски врачей, в то время как письма Циммермана содержали многочисленные сообщения о недовольстве немецких врачей условиями службы в России[468]. По желанию Потемкина императрица обращалась к нему с просьбами найти специалистов по уходу за ботаническими садами в Крыму и тутовыми деревьями, а также профессионалов по производству сукна и сыров: «N.B. Нигде в России почти не выделывают сыров», – писала она Циммерману[469]. Гримму в 1782 году императрица жаловалась на более существенные проблемы: «Нужда состоит мне в архитекторах и строителях, потому что мне не только нужно застроить целый свет, но целую империю»[470]. Иоганне Бьельке, гамбургской приятельнице своей матери, Екатерина на протяжении целого года докучала с «трудно исполнимыми» просьбами подыскать «гувернантку» для двадцати придворных фрейлин[471]. Происхождение такой дамы, утверждала она, не имело для нее значения, однако она бы предпочла кого-нибудь «из знатных». При этом «гувернантка» должна была быть «не молода и не католичка», «добронравна, отнюдь не сплетница», «чувствительна», «тиха, умна, благоразумна, образована, любительница чтения, приятна» и не иметь «больших связей (connexions)». Искомая гувернантка должна была впоследствии стать компаньонкой императрицы: «Вы, милостивая государыня, знаете лучше, чем кто-либо, настроение, в котором я воспитывалась, и, стало быть, то, что мне нужно». Наконец, так и не остановив свой выбор ни на одной из предложенных кандидатур, она сообщила госпоже Бьельке, что продолжит поиски в Лифляндии[472].
2. Остзейские провинции Российской империи: резервуар дельных людей и исторический реликт сословного устройства
Прибалтийские губернии предоставили в распоряжение Екатерине II потенциально весьма значимую совокупность хорошо образованных немецких подданных. Еще при шведском владычестве, в конце XVII века, в Лифляндии и Эстляндии укоренился пиетизм из Галле[473], а с включением в Российскую империю в 1710 году остзейские провинции стали связующим звеном между немецким и российским Просвещением[474]. Кроме того, уже в начале правления Екатерины II остзейские провинции стали экспериментальной площадкой для аграрных реформ и первых осторожных попыток освобождения крестьян, для которого, как она полагала, в центральных районах России время еще не пришло[475].
Представители высших слоев из числа эстляндских и лифляндских немцев к началу екатерининского царствования уже занимали много гражданских и военных должностей на русской службе. За время правления Екатерины к ним прибавилось значительное число офицеров и чиновников из прибалтийских рыцарств и городской элиты, состоявшей из купцов, мастеров-ремесленников и образованных горожан – так называемых «литератов». Немецкие уроженцы двух привилегированных провинций не ограничивались службой в родных местах – они находили себе применение на всей территории империи; число дипломатов среди них было особенно заметным. В царствование Екатерины трое прибалтийских немцев были, например, посланниками императрицы в Варшаве, шестеро – дипломатами различных рангов в Стокгольме и пятеро – в Дании[476]. В армии немецкие офицеры из Лифляндии и Эстляндии занимали не самые высокие посты, однако некоторые из них пользовались, по-видимому, личным доверием императрицы, поскольку им она поручала выполнение самых щекотливых поручений. На протяжении нескольких лет императрица следила за строительством плотины в устье Западной Двины, возводившейся для защиты судоходства от ледохода и наводнений. Главного инженера – генерала Густава Эмануэля Вейсмана фон Вейсенштейна – она называла «новым Вобаном»[477], достойным самых высоких наград. Правда, техническая и финансовая целесообразность строительства в Лифляндии была весьма спорной, и после его завершения Екатерина жаловалась на невероятно высокие издержки[478]. Генерал Иван Иванович Михельсон (Иоганн фон Михельсонен) отличился в период военной интервенции в Польше в 1767–1768 годах, а также в первой войне с Османской империей, однако более всего он известен как победитель Пугачева, окончательно разгромивший повстанческое войско казаков и крестьян в 1774 году[479]. В 1790 году генерал Иосиф Андреевич (Отто Генрих) фон Игельстром, родом из Лифляндии, вел в Вереле переговоры со шведами о заключении мира. Однако в 1794 году он, главнокомандующий оккупационными войсками в Польше, утратил свой авторитет и доверие императрицы, потерпев поражение от мятежников, предводительствуемых Тадеушем Костюшко; Екатерина вынуждена была констатировать «серьезную неудачу русских»[480].
Число таких примеров можно умножать сколько угодно. Отдельные высокопоставленные военные из прибалтийских немцев были главами местной администрации: так, до 1775 года в чинах губернатора и генерал-губернатора служили Якоб фон Брандт[481], Вильгельм граф Фермор[482], Иван Андреевич (Иоганн Генрих) Рейнсдорп[483] и Карл Карлович (Карл Кристер) фон Унгерн-Штернберг[484]; после начала губернской реформы в 1775 году Иван Михайлович (Рейнгольд Иоганн) фон Ребиндер с 1778 по 1782 год был губернатором Полоцка, с 1783 по 1786 год – Нижнего Новгорода, а с 1786 по 1792 год – наместником Нижегородским и Пензенским[485], Игельстром с 1784 по 1791 год занимал должность наместника Уфимского и Симбирского, в 1792–1793 годах – Смоленского и Псковского[486].
Все же самым главным сотрудником Екатерины из немецкого остзейского дворянства был Яков Ефимович (Якоб Иоганн) фон Сиверс, выросший в Лифляндии в семье выходцев из русской Финляндии. В 1744 году молодой Сиверс поступил в Коллегию иностранных дел и до 1755 года служил в составе русских миссий в Копенгагене и Лондоне, причем самый сильный отпечаток наложило на него пребывание в Англии. В ходе Семилетней войны он, находясь в Задней Померании, большей частью служил в тылу, а не на фронте, проявляя уже в это время незаурядные административные способности и необычайную энергию. Узнав о смерти императрицы Елизаветы во время поездки по Италии, он, как и многие его земляки, возложил большие надежды на нового императора Петра III[487]. Однако к моменту его возвращения в Россию тот был уже низложен и убит. В Лифляндии Сиверс вновь поступил на государственную службу, а Екатерина познакомилась с ним, по всей видимости, в 1764 году во время поездки в Ригу. Во всяком случае, в том же году из тридцати кандидатов на должность новгородского губернатора она выбрала именно его[488]. После административной реформы 1775 года Сиверс оказался одним из четырех генерал-губернаторов, или наместников, из назначенных Екатериной на верховные посты в новых органах местного управления двадцати восьми губернаторов. С 1776 года он возглавлял наместничество Новгородское и Тверское, к которому с 1777 года прибавился еще и Псков[489].
Сиверс ни в коем случае не был просто одним из провинциальных начальников Екатерининской эпохи. Благодатным объектом исторических исследований он является уже давно, потому что о его разносторонней деятельности можно судить не только по официальным документам: помимо последних существует еще и масса частных свидетельств, проливающих свет на его биографию и воззрения. С самого своего назначения он пользовался привилегией переписываться с императрицей в обход Сената – вышестоящего органа по отношению к губернаторам[490]. Для Екатерины Сиверс стал, с одной стороны, важным генератором идей в вопросах управления, а с другой – он всегда шел на шаг впереди остальных в реализации императорских и своих собственных реформаторских замыслов в подчиненных ему губерниях. Постоянные поездки по вверенным его попечению территориям помогали ему составить реалистическое, порой беспощадное по отношению к себе представление о местных проблемах. Целенаправленно выстраивая инфраструктуру и улучшая социально-экономические условия, он сумел дать более сильный импульс развитию сельского и лесного хозяйства, торговли и ремесла в своих губерниях, чем действуя напрямую. Сразу же после своего назначения Сиверс начал превозносить перед императрицей возможности, которые могли дать аграрные реформы, проведенные по английскому, немецкому, шведскому и лифляндскому образцам, рекомендовав создать общество по развитию сельского хозяйства. Так год спустя он стал одним из основателей Вольного экономического общества. Следуя духу времени, он призывал Екатерину смягчить крепостничество и защитить крестьян от господского произвола и рекрутской повинности. Помогая крестьянам, полагал он, выигрывают и сам помещик – за счет роста собственных доходов, – и государство, потому что таким образом будут обеспечены покой и порядок в деревне. Важной мерой, считал он, могла бы стать возможность выкупа крестьянами своей свободы и, как следствие, рост населения городов. Подобно другим реформаторам, Сиверсу пришлось испытать горькое разочарование в собственных проектах, затрагивавших его личный престиж. В арендованном у казны имении Коростыни на Ильменском озере он попытался организовать образцовое хозяйство, однако предприятие не удалось, поскольку крестьяне отказывались повиноваться установленным им правилам, прибегая к насилию. Сиверсу принадлежат большие заслуги в строительстве дорог, заведении почтовых станций, развитии водных путей, управление которыми в середине 1770-х годов стало частью должностных обязанностей новгородского и тверского генерал-губернатора, а также в межевании земель, учреждении городов, строительстве административных зданий и школ, во внедрении технологий из Гессена и Нижней Германии на солеварнях Старой Руссы, в пропаганде картофеля как нового основного продукта питания, в борьбе с голодом, наводнениями и чумой.
